Член Клинического комитета по борьбе с коронавирусом, глава Московского центра профилактики и борьбы со СПИДом Алексей Мазус дал интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу
Можно ли считать наличие антител защитой от коронавируса? Интервью Алексея Мазуса
Член Клинического комитета по борьбе с коронавирусом, глава Московского центра профилактики и борьбы со СПИДом Алексей Мазус дал интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу
Член Клинического комитета по борьбе с коронавирусом, глава Московского центра профилактики и борьбы со СПИДом Алексей Мазус дал интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу
Режим ограничений из-за коронавируса в Москве будет сохраняться до появления вакцины, заявил 28 мая Сергей Собянин. О разработке вакцины в России и о первых результатах тестирования москвичей на антитела, которое с 27 мая могут пройти все желающие в 30 поликлиниках столицы, в интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу рассказал член Клинического комитета по борьбе с коронавирусом, глава Московского центра профилактики и борьбы со СПИДом Алексей Мазус.
лексей, мы обращаемся к вам как к первоисточнику, поскольку вы непосредственно участвуете в работе клинического комитета. Первая наша тема — это тесты на антитела и интерпретация их первых результатов. По первым результатам оказалось, что 12,5% москвичей — при случайной выборке — имеют эти антитела, и это примерно в десять раз больше, чем до сих пор было выявлено по показаниям среди населения, то есть собственно болезнь либо контакт с заболевшим. Можно ли, исходя из этого, делать вывод, что на самом деле бессимптомно встретились с вирусом в десять раз больше людей, чем до сих пор мы считали?
Алексей Мазус: Я думаю, что не очень корректно делать такие параллели, сравнения, пересчеты. Вообще, по больным считать плохо, это разные когорты. Поэтому с точки зрения статистики так не делается. Выборка, которая была сделана сейчас, была случайной, в нее были внесены разные когорты, в том числе были когорты людей, которые поступили в московские больницы случайно, например с травмой, еще с чем-то. Все это было посчитано, и в итоге мы вышли на эту цифру, которая говорит о том, что в этой когорте, которую мы выбрали случайно, такой конкретный процент людей встретились с этой инфекцией. Много это или мало? Это точка отсчета. Никто не торопится, это не конкурс, где больше, где меньше. Это некая точка отсчета, с которой мы дальше уже будем вести наше исследование.
А есть уверенность в том, что эти антитела появились именно после встречи с COVID-19, а не с какими-то другими коронавирусами, похожими вирусами?
Алексей Мазус: Конечно, такая уверенность есть. Мы работаем на приборе, который имеет разрешение Росздравнадзора, у нас есть тесты, которые тоже валидированы, мы все про них знаем, соответственно, качество не вызывает вопросов. И на самом деле почему, когда мы предлагаем эти тесты, мы должны сомневаться в их качестве? Не должны.
Потому что это все новое, качество не подтверждено временем. Вы много десятков лет занимаетесь СПИДом, и мы знаем, что у нас широчайшая сеть тестирования на СПИД, в любом медицинском учреждении, при любых поступлениях тестируют, и в точности этих анализов давным-давно мы все уверены. Сколько лет, например, делались правильные тесты на СПИД, которые вызывают сейчас абсолютное доверие к результатам?
Алексей Мазус: Вообще, тесты сейчас делаются достаточно быстро: расшифровывается геном вируса — завтра у вас есть этот тест. Геном вируса расшифровывается где-нибудь, например в Австралии, а тест у вас тут же появляется на столе через день, и это довольно точный тест. Сегодня мы работаем так. Понятно, в налаживании такого масштабированного производства всегда есть нюансы. В этот раз мы тоже столкнулись с этим, да не только мы. Та же самая Америка сначала все тесты возила в Атланту, потом, если вы сделаете анализ публикаций, очень сильно ругали президента Америки, что плохие тесты, что все не так, что все плохо организовано.
Кажется, что это было уже прямо давно, у нас тоже в самом начале было два места, где исследовали тесты, — Новосибирск и Москва.
Алексей Мазус: Совершенно верно. И понятно почему. Потому что там [в Новосибирске] были сделаны первые тесты, там было налажено производство, там можно было делать референс-диагностику. Все то же самое, что и в Америке, по большому счету. Сегодня вся Америка делает тесты быстро, сама, так же как и в Москве. У нас есть уже семь центров, которые делают сами референс-диагностику, это центры, которые были открыты с Роспотребнадзором. На самом деле время по созданию качественного теста проходит небольшое. То же самое было с ВИЧ-инфекцией. Тут вопрос масштабирования этих тестов, их доступа на широкий рынок и, соответственно, доступа к этим тестам населения. Тут должно быть какое-то время.
«Мы можем делать до полумиллиона тестов в неделю совершенно спокойно уже сейчас»
Я правильно понимаю, что зависит еще от конкретного исполнения? То есть сама конструкция теста абсолютно нормальная, но его конкретное исполнение в данном конкретном месте может все-таки приводить, особенно на начальном этапе, к определенным неточностям?
Алексей Мазус: Это правда. К тому же каждый производитель теста рассчитывает стоимость. Чем дороже стоимость теста, тем он качественнее. Чем ниже стоимость теста, тем, соответственно, он менее качественный, но доступнее. Есть такая вилочка. Поэтому в любом научном центре делают суперкачественные тесты, которые могут даже не выходить в производство, — просто невозможно за них такие деньги платить. Да и на самом деле это не нужно. Поэтому все, что мы видим, — это такие усредненные коммерческие модели, которые находят свое место в разных сегментах рынка диагностики.
Мы так и не узнали, какие тесты применяются бесплатно в московских поликлиниках, дорогие или не очень дорогие, и кем произведенные.
Алексей Мазус: Это качественные тесты, которые имеют определенный формат работы. Они называются даже не ИФА, а ИХЛА — иммунохемилюминесцентный анализ. Это самый точный метод из всей серодиагностики. Эти тесты сделаны так, чтобы ими можно было работать массово. Они задействуют минимальное количество персонала. Они работают в приборах, аппаратах, автоматах, которые считывают данные, тут же передают их в соответствующие московские базы данных.
То есть там не участвует лаборант.
Алексей Мазус: Практически не участвует. Только нужно взять пробирку с кровью, поставить, дальше идет полная автоматика. В этом, собственно, и была необходимость, и это дало возможность столь массовых исследований, которые мы уже начали делать и будем делать еще больше. В принципе мы можем делать до полумиллиона тестов в неделю совершенно спокойно уже сейчас.
Но если народ пойдет. Вначале был безумный ажиотаж, всем хотелось увидеть у себя антитела и считать это неким пропуском уже в более свободную жизнь. Кстати, давайте на этом остановимся. Можно считать наличие антител некой индульгенцией от страха?
Алексей Мазус: Смотря каких.
Мы уже знаем и рассказываем, что там есть два белка. Один говорит о том, что идет активная фаза. Я про это спрошу отдельно. Другой белок G говорит, что уже активная фаза прошла, а антитела остались.
Алексей Мазус: Есть нюансы. Это как бы идеальная модель. В самой идеальной модели за несколько дней до появления клинических симптомов человек становится заразен, и у него можно выявить вирус с помощью метода ПЦР. Через пять-семь дней после симптомов появляются антитела класса М. Чуть раньше появляются антитела класса А, а чуть позже — класса М, и на них у нас есть тесты, мы их можем видеть. Эти тесты показывают, что человек болеет. В этот же период может быть достаточно высокая вирусемия, чаще так и бывает, и человек тоже продолжает быть заразным. После этого довольно быстро, на следующий день или через несколько дней, может выработаться уже достаточное количество антител класса G, которое фиксируют наши приборы. Потому что на самом деле все же еще чуть раньше, но здесь уже вопрос порога тестов. Появляются антитела G, мы их видим. Еще через неделю-полторы в идеале уходят антитела М, соответственно, уходит вирус, человек уже не заразен, и остаются антитела G, которые могут быть очень долго. Мы рассчитываем, что они будут не меньше года. Ну, это мы уже будем изучать дальше, будем видеть просто по времени. Но опыт по родственным вирусам показывает, что, наверное, около года мы будем видеть эти антитела, а может, и чуть больше, до двух лет.
Эти антитела — это реальная защита организма?
Алексей Мазус: Эти конкретно нет, но это индикаторы того, что есть еще и вирус-нейтрализующие антитела, которые как раз и являются индикатором защиты. Но мы полагаем, и все данные есть, что если человек переболел, значит, у него вырабатываются антитела. Вы понимаете, титры антител, то есть их количество, довольно условное значение по большому счету, — это ничего для иммунной защиты может не значить. Но, конечно, тоже с определенными допусками. Это модель для большинства. Но это не значит, что нет людей, которые вырабатывают иммуноглобулины G раньше M. Есть такие работы, они опубликованы.
А эти G подавят тогда по-быстрому этот вирус?
Алексей Мазус: G не давят, вообще, вирус давит целая система из макрофагов, лимфоцитов, антител — много чего. У нас достаточно серьезный иммунитет, и мы так устроены, что у нас очень много дублирующих систем. И создание, формирование иммунной защиты — одна из самых интересных, сложных областей знаний. Поэтому все гораздо сложнее.
«Не тест ставит диагноз, не тест принимает решение»
Люди бросились сдавать тесты, появилась масса информации. Я от своих знакомых знаю, другие люди знают и пишут. Вот Маргарита Симоньян написала, что среди ее знакомых (у меня лично таких знакомых нет), которые переболели в тяжелой форме в больнице, потом пошли сдавать тест на антитела, и антитела G у них не обнаружены. Такое может быть?
Алексей Мазус: Конечно, такое может быть.
То есть это не погрешность анализа, это ошибка природы или что это?
Алексей Мазус: Это мы не знаем. Мы не знаем, что это был за тест, был ли это тест вообще или это была какая-то полоска, у нас нет этих данных. Но даже в самом хорошем тесте мы можем найти людей, которые имеют такой низкий иммунный ответ, имеют такие низкие титры антител, которые не фиксируются тестом. Но еще раз говорю, зависит от качества теста. То есть, конечно, мы антитела найдем, но в каком-нибудь НИИ или на более качественном тест-наборе, который настроен на более низкие уровни антител.
Но эти низкие уровни, значит, как бы и не значимы?
Алексей Мазус: Нет, они значимы. Мы об этом только что говорили, что это вещи достаточно условные.
Мы слышали в самом начале эпидемии, что появляются повторно заболевшие, но все-таки это большая редкость. То есть повторно люди в массе не заражаются в течение какого-то времени.
Алексей Мазус: Это была корейская история, когда было заявлено почти 100 случаев повторного заражения, и мир, конечно, испугался. Мы все испугались, хотя это просто противоречило логике. Тем не менее это была достаточно серьезная публикация от официальных людей, перепроверили все 100 больных, там оказалась погрешность диагностики.
То есть все-таки повторно в течение короткого периода не заражаются, организм выработал иммунный ответ, и он работает.
Алексей Мазус: Да.
Даже те, кто пролежали в больнице, выздоровели, но у них тест не показал G, все-таки могут считать себя уже переболевшими?
Алексей Мазус: Я бы посоветовал просто поменять тест для начала.
Хорошо. Теперь следующая история. Один из моих знакомых пошел бесплатно сделать тест, как только появилась возможность. Тест сделала также целая группа людей, с которыми он общается, и у него одного обнаружились антитела G, причем в большом количестве, хотя он за последнее время ничем не болел. У него единственный раз была температура 38, когда он удалил зуб мудрости, что часто бывает. То есть у него есть антитела, у его контактов — нет. Следующий пример: муж и жена сдали, у одного есть, у другого — нет. Кстати, по историям болезни тоже мы не раз в жизни натыкались, что один из пары, которая живет вместе, болеет, другой — нет. Даже не на уровне постправды, когда симптомно кто-то болел, а вот у одного есть, у другого — нет. Это опять же явление природы или это считать неточностью тестов? Как так может быть?
Алексей Мазус: Вообще, для этого есть врач. Понимаете, не тест ставит диагноз, не тест принимает решение. Большая ошибка думать, что тесты ставят диагнозы. Спросите у любого онколога, что значит «выявлены онкомаркеры», надо делать еще много чего. Да, тест нужен, это важный индикатор, чтобы человек задумался о том, что происходит, может ли он быть заражен. Это важный индикатор для врача, чтобы подумать о диагнозе и, соответственно, дальнейших мерах, как помочь больному и что с этим делать. Но, во-первых, тест не абсолютен, такие тесты надо перепроверять. А во-вторых, конечно, так может быть — один человек болеет, второй не болеет. Человек может не болеть, но у него выявляются антитела класса G, потому что он перенес эту инфекцию бессимптомно, и таких бессимптомных больше 30%.
Если сравнить 12% и 1,2%, то можно предположить, что их и 90%.
Алексей Мазус: Есть статистика, сейчас мы уже достаточно здорово изучили эту инфекцию и точно знаем, что больше 30% переносят ее бессимптомно.
Хорошо. Пока между 30% и 90% большая разница, но тут наука пока не ответила.
Алексей Мазус: А есть еще легкие формы, и это все вместе дает почти 80% людей, у которых инфекция из всех, кто с ней встретился, протекает достаточно легко.
Следующий вопрос насчет того, что врач ставит диагноз, а не тест. У нас по факту сейчас именно тест. И людей, которые сходили и сдали тест, и у кого вдруг тот самый М, который говорит об активной фазе вируса, когда человек может быть заразен, даже если он сам этого не чувствует и не болеет, вот если М больше единицы, человека тут же отправляют под постановление, а в Москве еще и под «Социальный мониторинг», который уже притча во языцех, и заодно и всех его чад и домочадцев. Это нормально? А в одном случае, который я знаю, М был 0,88, в другом случае — 1,22, такая вилка вокруг единицы. И все, человека отправили на карантин. При этом ПЦР отрицательный. Это правильно или нет?
Алексей Мазус: Мы с вами до этого разговаривали, что такое иммуноглобулин М, что многие болеют бессимптомно. Наличие этого индикатора может говорить о том, что человек болеет и является контагиозным, заразным в данный момент. Поэтому временные меры по изоляции до установления окончательного диагноза — пересдача теста, общение с врачом — вполне себе адекватные. Сегодня налаживается система референс-диагностики.
Не первый раз мы это слышим — референс-диагностика. Что это значит в данном конкретном случае — 0,88, 1,22, без симптомов и при отрицательном ПЦР?
Алексей Мазус: В ВИЧ-инфекции есть понятие «сомнительный тест». Многих из тех, кто сдавал тесты, особенно беременных женщин, просили подождать — пока тест не готов. За это время мы его переставляем иными тест-наборами. У нас есть методики перестановки теста, который может давать ложный результат. Здесь то же самое. Просто новая методика, пока тестов, которые могли бы переставлять, сейчас нет, но это не значит, что мы не должны пользоваться этим методом. Поэтому вводится еще тест ПЦР, поэтому вводятся еще несколько модулей, которые как раз и дифференцируют, что это — начало или болезнь в разгаре, человека нужно временно ограничить от общения с широким кругом людей или нет. Но мы всегда должны предупредить такого человека, что он должен быть осторожен, что ему не надо ехать к родителям, если это люди старшего возраста, для них это опасно. Он болеет бессимптомно, а для них это уже весьма серьезная история. Это вопрос защиты, вопрос безопасности.
Понятно. То есть если М все-таки выше единицы, то две недели...
Алексей Мазус: Две недели не нужно.
Но заключение выдается сразу на две недели и обжалованию или сокращению не подлежит.
Алексей Мазус: Я думаю, что это сильное допущение, и в каждом конкретном таком случае нужно просто разбираться. Есть, конечно, возможности быстро переставить анализ, получить окончательный диагноз или здесь снять этот диагноз и спокойно дальше жить, уже без этих временных ограничений, точно зная, что человек не представляет опасности для окружающих.
Что информативнее — ПЦР или эти тесты по крови на иммуноглобулины?
Алексей Мазус: Абсолютно разные задачи, разные тесты работают вместе. Тест на ПЦР не может вам сказать, человек переболел или нет. Это важно. Мы же делаем эти тесты для того, чтобы еще контролировать формирование популяционного иммунитета, что для нас было самым важным, когда внедряли эту методику. Кстати, это делают почти все страны. Насколько я помню, сегодня в мире проводится уже 47 разных исследований методами ИФА-диагностики или, будем точнее, разными серологическими методами диагностики, которые ловят эти антитела для того, чтобы понимать, как формируется популяционный иммунитет.
«Мы надеемся, что бизнес начнет, как в Европе, масштабировать вакцину уже сейчас, до регистрации. Тогда она будет доступна людям»
Руководитель центра имени Гамалеи Александр Гинцбург публично рассказал о том, что вакциной, которую создавали в институте, добровольно привились сотрудники института, что уже получен результат — у них появились «вирус-нейтрализующие» антитела. Поэтому он очень рассчитывает, что в очень близкое время эту вакцину можно будет уже запускать в производство и начинать людей прививать. Что вы думаете об этом? В России не только в институте Гамалеи разрабатывается вакцина, их много, есть еще новосибирский центр «Вектор». Но с таким результатом публично выступил пока институт Гамалеи: вот мы проверили на своих сотрудниках, она работает, она продуцирует у человека необходимый иммунитет.
Алексей Мазус: Слушайте, ну что делать с этими учеными? Вот сколько мы знаем науку, сколько мы знаем вообще людей, которые создали вакцины, от самых первых вакцин они всегда делают все на себе. Ведь нельзя же делать на себе, проверяя качество того продукта, который они делают. Здесь, в общем, то же самое. Хотя понять-то их, наверное, можно. Я не специалист в области создания вакцины, я не являюсь автором, но понимаю, о чем идет речь. Речь идет о векторной вакцине, которая есть в нашей стране, это как раз та самая вакцина, которая создана в институте Гамалеи. Это даже не вакцина, это платформа, которая уже работает много лет. Великолепно показала себя на лихорадке Эбола, и, в общем, считают, что от вируса Эбола у нас была создана одна из лучших в мире вакцин.
А писали про различные очень тяжелые побочные эффекты.
Алексей Мазус: У всех вакцин есть побочные эффекты, мы их знаем. Это абсолютно изученная вакцина, которая имеет свои минусы, но они вписываются в общую статистику минимальных побочных явлений, которые есть у любого препарата. Там есть минимальный побочный эффект.
А что значит платформа? То есть она не индивидуально против этого вируса создавалась, она просто модифицировала уже какой-то существующий продукт?
Алексей Мазус: Будущая вакцина — это подобная вакцина. Это универсальные платформы, знаете, как ракета, которую когда-то создал Сергей Королев, мы все знаем эту ракету, она уже много лет успешно летает. Платформа — это ракета, которая летает, и ее уже не надо испытывать. И там есть спутник, который мы выводим на орбиту, его надо испытывать, но не весь комплекс. Идея таких платформ в том, что они должны быть нацелены на совершенно разные вирусы. Ты их меняешь, когда возникает та или иная угроза, как сейчас. И такая вакцина у нас есть — это векторная вакцина в институте Гамалеи.
Не центр «Вектор», а векторная вакцина в институте Гамалеи.
Алексей Мазус: Да. В «Векторе» немножко другая вакцина — пептидная. Похожая вакцина есть в Оксфорде, считается сейчас самой перспективной в мире вакциной, и одна компания ее уже начала сейчас масштабировать, не дожидаясь конца испытаний. Речь идет о миллионах доз, которые они планируют уже сделать к осени. Все есть в прессе, речь идет об огромном вакцинном проекте.
Я слышал, не хочу выдавать это за проверенную и окончательно положительную информацию, но я слышал, что как минимум две очень крупные финансовые структуры в России говорят о конкретных планах инвестировать, то есть вкладывать прямо деньги в развертывание производства именно вакцины, которая делается в институте Гамалеи. Почему я про это подробно и спрашиваю сейчас. Ничего не знаю про создаваемую вакцину центра «Вектор», может быть, и там есть свои энтузиасты. Я спрашивал, и люди говорят, что они верят, что это дойдет, можно уже начинать производство. Если вдруг не сработает, значит, сожгут, уничтожат, но готовы идти на этот риск, потому что думают, что будет огромная польза, чем она быстрее, тем лучше, потому что производство тоже займет время. И возможно, что и спрос на внешнем рынке тоже будет. Повторяю, это на уровне закулисных разговоров, я про две структуры слышал, ничего не буду конкретизировать. Что вы скажете? Вы больше меня знаете.
Алексей Мазус: Я думаю, что их не две. У нас достаточно развитая сеть НИИ, которые могут делать очень качественные вакцины, мы их умеем делать и мы их умеем производить. Поэтому создается целый комплекс разных вакцин, и кто раньше выйдет, кто лучше сделает, у кого будет меньше побочных эффектов, какая вакцина будет давать больший эффект, иммуногенность — это уже покажет время.
Но все-таки каким должен быть сейчас цикл клинических испытаний и их объем? Допустим, прообраз есть, в него верят, но сколько людей должны принять эту вакцину, какое время должно пройти, чтобы увидеть эффект как в плане иммунного ответа, так и в плане побочных эффектов?
Алексей Мазус: Для векторной вакцины, которую сделали академик Гинцбург и его коллеги, период должен быть очень короткий, потому что мы все знаем про основу этой вакцины, ее не нужно по новой проверять — теоретически — на безопасность и так далее. Нам нужно знать только один ее параметр — иммуногенность, потому что все остальное мы уже до этого изучили.
А он не может изменить и побочные эффекты?
Алексей Мазус: Не должен. А если ты делаешь новую вакцину, то ты должен проходить полный этап испытаний, в этом большая разница. Но ни в нашей стране, ни в Великобритании, ни в Америке ни один регулятор на это не пойдет, и мы должны это тоже понимать, потому что до этого мы не заявили такую опцию, как универсальная платформа. Вот если бы она была признана, зарегистрирована, тогда, я думаю, будущее всех подобных вакцин именно в этом — мы будем делать новые регистрации уже не каждой конкретной вакцины, а такой платформы. Это даст возможность выйти на рынок, может быть, чуть позже, но создать, по сути, за несколько месяцев новую вакцину, что нам нужно при таких инфекциях. Это вопросы безопасности. Это то, что должно быть на полке: что-то появилось — достал, быстро сделал и раздал людям.
Такая платформа нигде не зарегистрирована до сих пор?
Алексей Мазус: Нет, это будущее.
Соответственно, не признано ВОЗ.
Алексей Мазус: ВОЗ — это не главный орган, который признает.
А кто главный орган?
Алексей Мазус: Во-первых, в каждой стране есть собственный орган, который принимает решение, что делать можно, а что нельзя.
Но все-таки, наверное, Америка и ЕС задают тон.
Алексей Мазус: Да, их признание является тоже важным, но не главным. Для нашей страны наше признание — самое главное для применения в нашей стране, это принципиально.
С учетом того, что и в нашей стране тоже не зарегистрирован принцип платформы и испытания потребуются в полном объеме, сколько это времени займет? Если мы вдруг даже поверим, как крупные инвесторы пока что верят в эту вакцину и рассказывают, что готовы вкладывать сейчас, а не потом.
Алексей Мазус: Они готовы вкладывать сейчас, понимая, что уже прошли успешные испытания, весь цикл, который должен быть до испытаний на людях, и поэтому в это можно верить, так же как и можно верить в то, что это не первая вакцина, а уже четвертая на этой платформе. И если до этого три работали, то риски, что эта не будет работать, просто минимальные. А если ты делаешь новую вакцину, то это большой риск, потому что ты делаешь новую.
Тогда какие сроки с учетом этого гандикапа, который имеется у данных исследователей именно потому, что они на основе платформы модифицируют предыдущую?
Алексей Мазус: Все-таки было принято очень важное решение на уровне Минздрава и на уровне правительства нашей страны об ускорении вопроса регистрации. Мы надеемся, что к осени будет такая регистрация. И мы надеемся, что бизнес, который будет рядом, уже тоже начнет, как в Европе, масштабировать ее уже сейчас, до регистрации. Тогда она будет доступна людям.
Я напоследок хочу припомнить, недавно появлялись публикации в Америке, в Англии, что русские, китайцы следят, пытаются выкрасть секреты лабораторий по поводу создания вакцины. А нет такого в условиях общей угрозы и проблемы, чтобы шла не конкуренция, а обмен, чтобы как можно быстрее для всего мира создать нечто, что везде пригодится?
Алексей Мазус: В жизни, наверное, этого нет. Другое дело, что мы сегодня видим удивительное партнерство врачей разных стран, которые общаются между собой и делают удивительные вещи. Мы сделали очень много шагов вперед в наших знаниях за эти месяцы. В том числе в Москве мы создали уникальную систему лечения тяжелых больных с цитокиновым штормом (избыточная реакция иммунной системы. — Business FM). Если вы посмотрите на сайте департамента здравоохранения, вы увидите великолепные доклады наших врачей, их оценку коллег из Америки, Германии. Мы надеемся, вот-вот выйдет в очень серьезном международном журнале московская работа, которая, по моему мнению, просто одна из лучших. Нам бы чуть раньше выйти, были бы вообще первые, но у нас много работы — это спасение больных.
Речь идет о том, что иногда протекает болезнь в такой форме, что иммунный ответ чрезмерный, чрезмерное воспаление, наоборот, надо понижать иммунный ответ, чтобы освободить легкие от чрезмерного воспалительного процесса. Но это одна из форм протекания.
Алексей Мазус: Это новое в лечении в принципе вирусных пневмоний, то, что останется уже с нашим здравоохранением, с мировым здравоохранением дальше, потому что до этого были только первые исследования, кстати, на больных с ВИЧ-инфекцией, поэтому те, кто работает в мире с ВИЧ-инфекцией, оказались здесь интересными и полезными людьми. Были только первые работы, как это можно делать, и во всем мире, в Европе, в Америке, сейчас работают по этой методике, спасают людей. Уже сотни людей в Москве были спасены этими новыми инновационными подходами к лечению больных, которые признаны уже теперь во всем мире.
Спасибо.
